Чеченская марионетка, или Продажные твари - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Ничего, – улыбнулся Константинов, – по мне и полковничьи погоны хороши.

– Обрати внимание на доктора Ревенко Вадима Николаевича, – продолжал Фролов, – он работает в областной больнице, считается самым талантливым хирургом в области. В последнее время частенько наведывается в горы. Там, конечно, и беженцы, и местные жители нуждаются в медицинской помощи. Визиты доктора вполне понятны и законны. Но Ревенко пасут чеченцы и смежники вниманием не обижают. Ты перехвати инициативу, а то мало ли, вдруг смежникам придет в голову взять хирурга. Знаешь, они ведь долго раскачиваются, а потом бац – и выдадут какую-нибудь глупость. Арестовать этого Ревенко – верх глупости. Если он и вправду выковыривает осколки из чеченцев, его можно отлично использовать в наших с тобой интересах. Понятно, что для своих полевых командиров, а тем более для Ахмеджанова, они возьмут не кого попало, а лучшего врача. Ты посмотри о докторе кое-какие материалы и подумай, как к нему лучше подступиться, чтобы, с одной стороны, не засветить его перед чеченцами или смежниками, а с другой – не спугнуть.

После ухода Константинова генерал стал задумчиво листать папку с материалами на трех кандидатов. Дерьма хватало на каждого – на всех поровну. Кто из них?

Читая предвыборную листовку кандидата на губернаторский пост с простой русской фамилией Иванов, генерал хмыкнул:

...

«Дорогие сограждане! Родные мои земляки! Выбирая нового губернатора, вы выбираете будущее своих детей. Вы устали от лживых заверений, будто те, кто хочет править вами, честны и бескорыстны. Вы знаете сами – никто не чист, никто не безгрешен. За каждым стоит криминальный капитал. А я, Вячеслав Иванов, не желаю вам врать. Я слишком уважаю и люблю вас, своих земляков. Да, за мной стоит и криминальный капитал в том числе. Но я использую его вполне сознательно. Я хочу вывести наконец теневую экономику на свет Божий. Пусть она работает на нас!
Ни для кого не секрет, наш край давно уже находится в руках крупных криминальных структур. Воевать с ними – значит проливать кровь и в итоге проиграть. Пора наконец признать: только в союзе с ними мы сумеем превратить наш прекрасный край в Ниццу и Майами, сделать его крупнейшим и престижнейшим курортом мира.
С нами Бог!»

– Ну ты даешь, комсомолец! – развеселился генерал, глядя на фотографию кандидата. С фотографии радостно улыбалась круглая, курносая физиономия. Ранняя лысина была прикрыта наискосок длинными светлыми прядями.

– Как моя дочка называет такую прическу? Внутренний заем! – вспомнил генерал и развеселился еще больше.

* * *

Дождь лил целый день. Внизу, у хозяйки, кричало радио, и Маша слышала уже в третий раз, что в Москве тридцать градусов жары, безоблачно и сухо.

«В Березках земляника поспела, – грустно думала она, – мама варенье варит. А я сижу здесь, в чужих четырех стенах, и даже читать не могу – так орет радио. Неужели не надоедает слушать с утра до вечера про памперсы-сникерсы и про чеченских террористов? А скоро она включит телевизор, начнутся сериалы. Она опять постучит мне в дверь и позовет смотреть. Она не представляет, как можно не смотреть сериалы. К вечеру проспится ее сынок, к нему опять явятся гости. И ради этих радостей стоило врать родителям? Они с таким трудом наскребли мне денег на дорогу, хотели, чтоб отдохнула девочка».

Маша была поздним, единственным, балованным ребенком. Мама родила ее в сорок, папе тогда уже стукнуло сорок восемь. Родители дрожали над ней, не давали шага ступить самостоятельно. С раннего детства Маша мечтала стать балериной, как мама. Но родители были категорически против.

– Ты можешь танцевать сколько угодно – для себя. Но ты должна иметь в руках серьезную профессию. Балетная среда тебя сожрет, ты же не умеешь за себя постоять.

Маша не понимала, почему мама считает свою балетную среду такой прожорливой, однако привыкла верить маме на слово и решила: если нельзя балериной, тогда – искусствоведом, как папа. Но родители опять не согласились.

– Посмотри, в какой нищете мы живем. По моим учебникам учатся студенты Европы и Америки, а я не могу купить жене и дочери приличные сапоги, – грустно вздыхал папа.

– Искусство может стать для тебя чем-то вроде хобби, но профессией – никогда, – вторила ему мама, – пожалуйста, становись юристом, врачом, бухгалтером, тогда у тебя будет кусок хлеба и нормальная, сытая, спокойная жизнь.

После десятого класса Маша потихоньку от родителей подала документы в Театральное училище имени Щепкина при Малом театре, прошла все туры творческого конкурса, сдала экзамены на «отлично» и была принята.

Родители отнеслись к этому как к трагедии.

– Копейки! – патетически восклицал папа, расхаживая по крошечной кухне. – Жалкие гроши! И абсолютная, рабская зависимость от милости его величества режиссера. Никакой стабильности, сегодня ты можешь стать звездой, но завтра о тебе даже не вспомнят!

– А знаешь, как страшно стареть и переходить в другое амплуа? – спрашивала мама и делала безнадежные глаза. – Хорошо, если позволят перейти, могут вообще засыпать нафталином!

Маша смиренно кивала, понимая, что все эти возгласы – ерунда. В глубине души мама и папа гордятся ею. Щепкинское училище – далеко не худшее учебное заведение, и конкурс огромный – шестьдесят человек на место. Маша поступила сразу, с первой попытки, без всякого блата. Ну как же не гордиться?

«Наверное, зря я наврала им про Севастополь, – грустно подумала она, – но выхода у меня не было. Они видели Саню, он им не понравился. Мама скривила рот в неприятной улыбке и заметила, что я, оказывается, еще совсем маленькая. В куклы не наигралась».